долго собиралась взять в руки эту книгу. и вот вчера я наконец-то ее раскрыла.
оказывается, я уже один раз начинала ее читать и осилила где-то треть.
странно, что я про это забыла, но тем больше интрига ... ))
не прошло и 15-ти минут, как дальше читать я не смогла.
что-то меня так сильно зацепило и не давало двигаться дальше.
зацепило так, что я решила сегодня с утра набрать этот кусок.
вот сразу и вопрос на засыпку: кто все это мог написать?
(про себя скажу сразу, я бы по своей серости никогда не догадалась).
читать дальше
Что было бы, если бы я сошелся с той женщиной. Непременное насчастье: разрыв, ряд глупостей.
Но если бы (то было бы чудо) мы устроились... да нет, мы бы не устроились.
Я люблю тень той женщины и не знаю, мог бы узнать ее на улице или нет. Я по привычке всегда
ищу ее глазами в петербургской толпе, но никогда не нахожу. В последнее время я раза два
встречал на Невском женщину в черном, очень похожую на нее, необыкновенно похожую, но,
кажется, чуть-чуть выше. Впрочем, я мог бы ее найти и очень просто. Но я этого не делаю.
Для чего? Это значит не признавать настоящего, а мне подчас кажется, что я свой minimum
спокойствия, похожего на частицу счастья, сковал с громадной энергией и мужеством: так я
думаю иногда, но иногда считаю эти мысли самообманом, иллюзией без которой не могу жить.
Теперь мне 32 года, но я решительно ничего не имею. Время от времени меня влекут мечты,
но они проходят, а пустое место заполняется снова. Но она мне сама говорила, что не стоит меня,
она была искренна со мной так, как ни с кем. Я читал ее дневники, заветные, никому не открытые думы.
Я ее знаю больше, чем они...
Через год после нашей встречи в Париже я сошелся с крестьянкой, она убежала от мужа с
годовым ребенком Яшей. Мы сошлись сначала просто. Потом мне начала нравиться простота ее души,
ее привязанность. Мне казалось, что ребенок облагораживал наш союз, что союз можно превратить
в семью, и подчаст пронизиывало счастливое режущее чувство чего-то святого в личном
совершенствовании с такой женой. Я научил ее читать, немного писать, устроил в профессиональной школе,
так как не ручался за себя. Она выучилась, но продолжала жить со мной, у нас был ребенок и умер.
Теперь скоро будет другой. Яша вырос, стал хорошим мальчуганом, я его люблю.
Я привык к этой женщине. Она стала моей женой. Но, кажется, я никогда не отделаюсь от
двойственного чувства к ней: мне кажется, что все это не то, и одной частью своей души не признаю
ее тем, что мне нужно, но другой стороной люблю.
Четыре года тому назад в начале апреля 1902 года в Париже меня познакомили с молодой девушкой В.П.И.
Она очень ласково со мной заговорила о чем-то, но нас сейчас же позвали обедать вниз. Мы побежали быстро
с ней по лестнице и веселые, смеясь, сели рядом. За столом было много пансионеров, и мы могли, не стесняясь,
тихо болтать по-русски. Среди французов, сухих и, кажется очень буржуазных, так было интимно приятно
чувствовать себя русским. На столе, кажется, стояли какие-то красные цветы. Я потихоньку оторвал большой
красный лепесток и положил ей его на колени. Ей, кажется, это понравилось, она мило улыбалась.
Несколько дней спустя я был в театре с нею в одной ложе. В антракте мы с ней о чем-то говорили.
Между прочим, она сказала, что не могла бы жить в России в деревне. Я удивился: а наша литература, а наши
мужики, неужели это не может примирить с деревней. Кажется, я сказал тепло, хорошо, она ласково на меня
посмотрела и молчанием сказала, что согласна. Я ее провожал на Rue d' Assise. Она меня просила показать ей
Jardin des Plantes завтра. Мы условились встретиться в Люксембургском саду у статуи. В парке все зеленело,
апрельское солнце грело, дама кормила птиц крошками хлеба. Я внимательно смотрел на даму и птиц.
В.П. подошла ко мне розовая; с розовым бантом, маленькая. Мы пошли. В саду я философствовал, что-то говорил
о Канте и объяснял естественноисторические коллекции. Было приятно вместе. Мы встречались еще несколько раз.
Однажды, я помню, мы ехали в конке. Пришел громадный рабочий в синих широких штанах. Он был усталый, потный.
Дамы вынули платки и, зажав носы, вышли на площадку. В.П. тоже вышла. Когда ушел рабочий, В.П. вернулась.
Я сказал ей, что она поступила нехорого, что я так не сделал бы, но я демократ и не пример, но если бы я был
аристократом, то еще более не смог бы себе позволить так оскорблять рабочего. Она на меня внимательно посмотрела.
Потом сильно покраснела и, смущенная, удивленная, сказала: я не думала, что вы такой глубокий. В этот момент
она мной увлеклась, а я ее безумно полюбил. Я ее так полюбил, навсегда, что потом, не видя ее, не имея писем о ней,
четыре года болел ею и моментами был безумным совершенно, и удивляюсь, как не попал в сумасшедший дом.
Я помню, что раз даже приходил к психиатру и говорил ему, что я за себя не ручаюсь.
Через несколько встреч после случая в конке у нас вышло какое-то недоразумение. Кажется, она нашла
что-то обидное в моей записке к ней. В результате оказалось необходимым для нее и для меня объясниться.
Мы встретились в день отъезда А.И.К. в Лейпциг. Кто-то принес А.И. громадный букет роз на прощанье, и я
увидел ее с этими розами с удивительно милым ласковым лицом. Мы молчали, дожидаясь отъезда А.И.
Но без слов так много говорилось, ожидалось. Я чувствовал, что скажу все, что я должен сказать, что здесь в Париже
на свободе и нужно быть свободным. И настоятельность и значение росли с каждой минутой. Поезд тронулся,
мы остались одни. На площадке омнибуса мы молча стояли и не решались говорить. Между нами был большой букет роз,
но они не пахли. "Не пахнут розы"... "Ну гворите же", - сказаоа она... И я ей все сказал, бессвязный бред о любви,
просил ее руки. Она была в нерешительности. Мы сошли с конки, был сильный дождь. Я все время без перерыву
ей говорил, клялся, что люблю. Она молчала. Когда пришли к воротам, она меня расцеловала неожиданно, быстро.
"До завтра", - сказала она, - У статуи. При всякой погоде".
Утром она пришла ко мне на квартиру и ала письмо; там было написано: я вас не люблю... Но ее лицо говорило другое,
она чуть не плакала. Мы пошли в ботанический сад. Простились в Люксембургском саду, я плакал, она меня целовала.
Я в тот же день уехал в Лейпциг и поселился на старой квартире. Через день А.И. приносит письмо из Парижа, которое
оканчивалось: судите меня... Я с экспрессом в Париж. Мы снова у статуи, молчим или говорим пустяки, ходим в
Люксембургском музее под руку в толпе, среди прекрасных мраморных фигур. Пароход на Сене. Большой зеленый луг,
парк, кажется. Булонский лес. Мы высаживаемся на луг, идем под руку, она говорит: и так вот будем всю жизнь идти вместе...
Дальше пока еще тяжело писать. Я пропускаю... Мы расстались почему-то на кладбище: сидя в густой зелени,
на могильной плите, мы без конца целовались. Я помню, нас немного смутили две старые набожные женщины в черном.
Мы писали, но потом перестали. Через три года я получил от нее письмо, она назначила мне свидание.
Я по ошибке пришел на другой день, после назначенного, опоздал, и она уехала в Париж. Мне сказала, что она была
невестой берлинского профессора, любила его, но перед свадьбой отказала. Вот в это время и я получил от нее письмо.
сразу пришла аналогия с Татьяной Лариной. очень долго
ее взаимоотношения с Онегиным мне казались романтическим бредом,
потому что я всегда считала, что если люди действительно любят
друг друга, то всегда найдут возможность быть вместе. значит мало хотелось.
ну а сама развязка в "Онегине" мне по недоразвитости казалась просто вспышкой гордыни.
я повзрослела и многое поняла. и все-таки...
когда читаешь историю из реальной жизни, меня все равно не отпускает
чувство, что конец-то мог бы быть счастливым. хотя что-то внутри сразу
говорит о том, что счастливым-то может быть ему быть и вовсе не надо было бы ...
просто внутри у меня сидит настрой на счастье )) я бы вот так не смогла.
хотя... другие обычаи, другое время, другая жизнь, другие люди ...
-
-
18.11.2007 в 16:13